Читать интересную книгу Два процента от Бога. Роман-сказка - Михаил Лекс

– Верно, – подтвердила жена слова детей, – только потому я и вышла за тебя замуж, что ты министром был. А иначе, зачем мне за тебя замуж выходить, жизнь свою молодую губить?

– Какую жизнь, чего ты мелешь? – стал спрашивать я. – Министром-то – это я уже после стал. А замуж за меня ты раньше вышла.

– Когда это раньше я за тебя замуж вышла? – не понимала меня жена.

– Когда работала уборщицей мусоропровода, вот когда. Забыла что ли? – напомнил я ей.

– Когда это я работала уборщицей в мусоропроводе? – удивилась жена.

– Да, папа, расскажи как мама мусоросборники убирала, – обрадовались дети.

– Мамаша ваша всю жизнь, сколько я её помню, убирала мусоропроводы. Это сегодня только, не пойму, с чего только, она вдруг здесь уселась и жрёт суп с фрикадельками из фарфоровой тарелки да золотой ложкой… Она всю жизнь жрала суп из миски алюминиевой. Да и вы-то чего, собственно, обрадовались? – обратился я уже напрямую к детям. – Забыли, как ещё вчера ползали по помойкам в поисках макулатуры?

– Какой макулатуры, папа? Ты спятил? – воскликнули дети.

– Это я-то спятил? – удивился я. – Да это вас, уродов, по пьянке зачинали, а не меня. Знали бы вы, кто ваш настоящий папаша, вы бы так не вели себя.

– А как это мы себя ведём? И кто это наш папаша, если не ты? И что это значит – зачали по пьянке? Нам говорили, что нас рожали в Швейцарии, что в нашем, то есть в мамином распоряжении были лучшие из лучших европейские светила гинекологии и акушерства.

– Бред какой-то. Какая Швейцария? Мать вашу изнасиловал слепой маньяк, алкоголик и тунеядец Филипп. Ему тогда сорок стукнуло, когда он, значит, вашу маму в мусоропроводе изнасиловал. Он мало того, что слепой, но тогда ещё и пьян был вдребезги.

– Как это он изнасиловал нашу маму, будучи слепым, да ещё и вдребезги пьяным? – заинтересовались дети. – Мама? Это правда? Неужели ты не сопротивлялась?

– Ой. Дети. Уж и не помню, если честно. Помню, что приставал, но подробностей не помню. Да я сама тогда была нетрезвой, если честно. Как давно это было. Я даже не помню, как и вас-то рожала. Помню, что родились вы все какие-то странные.

– Точно, странные, – заорал сын. – Я вспомнил. Меня же сразу в дурдом отвезли.

– И мы вспомнили, – радостно заорали дочери, – и нас – в дурдом, только двумя годами позже.

– Ну… вот видите… все всё вспомнили, – обрадовался тогда я, – а то уж я сперва испугался. Подумал, что это у меня галлюцинации.

– Да-а-а, – задумчиво произнесла жена, – тяжелые были времена.

– Лучше и не вспоминать, – согласились с ней дети.

– Как это не вспоминать? – спросил я. – А как же это я министром-то стал?

– А кто тебя знает, как ты стал министром? Я, между прочим, всегда в тебя верила. И потом, это уж тебе видней, как это ты министром стал. Это уж только тебе и должно быть ведомо, как это ты с утра, значит, был последним чмырём, а к вечеру министром стал.

– Вспомнил, – радостно заорал бедолага. – Всё вспомнил. Мне как по руке-то проехали, значит, колесом-то правым, так сразу я и стал министром.

– Так не бывает, – усомнились дети.

– Случилось же, однако, – заметил я.

А жена ничего не сказала, а просто ушла на кухню, пошла посуду мыть, благо у нас теперь посудомоечная машина есть. А и то правда. Ну чего, спрашивается, ей задаваться вопросом о том, как я, её муж, чмырюга и нифилюга, в прошлом трижды судимый, больной сифилисом, дегенерат в восьмом поколении, да вдруг министром стал… Ей-то не всё ли равно. Одно хорошо, что мусоропровод более чистить не надо. Плюс к тому еды теперь много и с потолка не капает и соседи по квартире шибко не беспокоят. Да и квартира наша нынешняя ни в пример прошлой, хоть и коммунальная, а всё лучше. И главное, что соседи наши не так чтобы шибко сволочи. Хотя, конечно, сволочи, но немного.

Когда бедолага министр закончил, все встали и зааплодировали. Фёдор Михайлович тоже аплодировал, но сидя.

– Вот и весь сказ, – назидательно произнёс Фёдор Михайлович. – Да-а-а, умеет Иван Иваныч всё на свои места расставить. Но так только Он может. И ведь что главное-то во всей этой мерзкой, во всей этой гнусной и гадкой истории? Главное то, что Иван Иваныч ничем и никем не брезгует, и ни за какое дело не брезгует браться, помочь готов любому. И ещё главное то, что никто не пострадал, а только всем лучше стало. Но так только Он может. А потому к ближайшим сподвижникам Ивана Иваныча с такими просьбами лучше не обращаться. И самого Ивана Иваныча лучше не беспокойте, потому как более он уже подобного безобразия не пропустит. В этом можете не сомневаться. Но вернёмся к нашим баранам. О чём это я? Ах да. О технологии и о том, что у нас нет абсолюта, в том смысле, что с ним я дел не имею. Попрошу всех сесть. Я продолжаю.

Все сели, достали блокноты и карандаши и приготовились слушать дальше.

11

– Моя технология ограничивается более краткосрочными целями, – продолжал хозяин. – Гарантия распространяется только на одну жизнь, а это примерно сто лет, может, чуть меньше, а может, чуть больше. Я поощряю веру человека в Ивана Иваныча, но я сейчас больше говорю о финансовой независимости, а не о вере в Ивана Иваныча и ему подобных, не о религиях, не о церквях. Церковь стоит выше этого, но и церковь нуждается в деньгах. Это не грубость с моей стороны, это законы земного существования. Предоставим церквям делать свою работу, а я буду делать свою. Моя работа несколько иная. Я не спасаю души, я спасаю от неудовлетворённости человека самим собой, которая возникает тогда, когда человек не может добиться того, чего хочет и может добиться. А это, согласитесь, нечто иное.

Моя технология и не метод психологии или психиатрии. Психиатр лечит, психолог консультирует, оба при этом работают за очень большие деньги. Тогда как Ваш друг ведёт Вас к цели бесплатно. И если, достигнув цели, человек становится душевно здоровым, то это не наша заслуга, а скорее побочное явление.

В моей технологии нет абсолюта. Есть человек, достигший своей цели, но назвать это абсолютом никак нельзя. Если человек решил стать богом, подняться до уровня Ивана Иваныча или выше, если он хочет стать сверхчеловеком, то я рекомендую ему поискать другую технологию, не имеющую к моей никакого отношения.

Моя технология – это даже не наука. В том смысле, в каком нельзя назвать наукой правила вождения автомобиля. Правила вождения автомобиля – метод позволяющий управлять автомобилем. Моя технология – это метод, использование которого позволяет достигать человеку поставленных целей. Всё очень просто в понимании того, что есть моя технология и не надо ничего усложнять, мир и без того усложнён людьми настолько, что ещё большее усложнение не сделает его более перспективным. Цель моей технологии – как можно больше всё упростить. Уберечь человека от ненужных шагов, действий. Эти ненужные шаги, эти ненужные действия отнимают столько жизненных сил и энергии, что на нужное уже ничего не остаётся. И где уж тут говорить о том, что человек создан для радости. На радость уже времени не остаётся. Потому большинство религий и говорят, что мир – это зло, что радость возможна только за рамками этой жизни. Собственно, в чём-то они и правы. Ведь религии не занимаются относительным, их дело решать проблемы абсолютного порядка, другой вопрос, насколько хорошо они в этом преуспели? И преуспели ли? Проколов-то много! И если судить только по тем их проколам, которые невозможно скрыть, то… есть, над чем задуматься. Не говоря уже о тех проколах, которые церкви скрывают.

Фёдор Михайлович попросил всех немного отвлечься, потому как вспомнил один пример, говорящий о наличии проколов в свете религии. Все с огромным удовольствием спрятали блокноты и карандаши, налили себе в рюмки водки и приготовились слушать пример. Примеры им нравились, примеры они слушали с удовольствием.

– Господа, – весело начал Фёдор Михайлович, – эту историю поведал мне один мой знакомый дальний сподвижник Ивана Иваныча, в письме, которое я получил от него намедни. Я прочитаю вам его полностью, в точности, как написано, дабы не пропустить чего, или, чего хуже, не добавить лишнего.

12

Здравствуй, любезный друг, Фёдор Михайлович!

Хочу огорчить тебя тем, что не смогу быть на твоих похоронах или именинах, не знаю, если честно, что именно ты празднуешь сейчас. Почему не могу? Не могу в силу некоторых обстоятельств, которые и собираюсь тебе, дорогой мой друг, поведать в своём письме. Ты, наверное, помнишь Киреева? Того самого, кто прошлой зимой купил… В общем, не важно. Другими словами, кто-то, не знаю кто, но кто-то ну уж очень, наверное, умный, сказал Кирееву, что Киреев волен делать со своим телом всё, как ему заблагорассудится. Ну ты же знаешь Киреева. Это, собственно, Киреев и стал делать. Более того, Киреев помимо того, что издевался над своим телом, он ещё и душу свою совращал с пути истинного. В общем, как ты сам видишь, многоуважаемый Фёдор Михайлович, ни себе – ни людям; ни тебе – ни Ивану Иванычу. Ни богу свечка, как говорится, ни чёрту кочерга. Но более всего от образа жизни, который вёл Киреев, пострадал дух его. За который, как мне известно, ты, Фёдор Михайлович, ведёшь с Иваном Иванычем грызню лютую, грызню жуткую. Но, Фёдор Михайлович, сразу скажу, что грызня ваша – это не моё дело, это дело ваше с Иваном Иванычем. И вот, чтобы ты знал, дорогой Фёдор Михайлович, Иван Иваныч наш, не менее для меня дорогой, не мог более равнодушно наблюдать за тем, что вытворял Киреев, и послал до него слугу своего, меня то есть, дабы я, в свою очередь, во-первых, прекратил это безобразие, а во-вторых… Впрочем сами смотрите, что было во-вторых.